– Верно, – прошептал Эверард.
– Я здесь для того, чтобы… прочувствовать обстановку, – сказал Гийон. – Я не могу точно сформулировать, чего я добиваюсь, даже если заговорю на темпоральном языке.
Он продолжал прежним тоном, но уже без улыбки, и в его бегающем взоре появилось что-то пугающее.
– Происшедшее укладывается в прямолинейную логику не более, чем сама концепция изменчивой реальности. И «интуиция», и «откровение» – оба эти слова совершенно неадекватны. Вот я и стремлюсь… найти иной способ постижения.
Повисло молчание. Казалось, что даже шум города за окном стал тише.
– У нас неофициальный разговор. Я лишь пробую уловить чувства, воспоминания, какие вызывает у вас опыт работы. И все. После этого вы вольны отправляться куда угодно. Но судите сами. Может ли быть чистой случайностью, что вы, Мэнсон Эверард, трижды участвовали в операциях против экзальтационистов? Только однажды вы выступили с предположением, что именно они ответственны за отклонения в истории. Тем не менее вы стали Немезидой для Меро Варагана, который, теперь я могу это признать, держал среднее звено Патруля в страхе. Случайно ли это? Случайно ли то обстоятельство, что Ванда Тамберли была втянута в водоворот событий как раз в тот момент, когда ее родственник, без ведома Ванды, уже работал в Патруле?
– Он-то как раз и стал причиной того, что она…
Эверард умолк. У него похолодело внутри. Кто этот человек в действительности? Чем он занимается?
– Именно поэтому нам хочется получше узнать вас, – сказал Гийон. – Не вторгаясь в вашу личную жизнь, я надеюсь получить ключ к тому, что мы – весьма условно – называем гиперматрицей континуума. Благодаря этим данным мы могли бы напасть на след последних экзальтационистов. Они отчаянны и мстительны, как вы знаете. Мы обязаны выследить их.
– Понимаю, – выдохнул Эверард.
Кровь ударила ему в голову. Он едва расслышал заключительную фразу Гийона:
– Но пожалуй, гораздо более серьезное значение имеют направление и исход…
И вряд ли заметил, как Гийон оборвал себя на полуслове, словно боялся проговориться о чем-то важном. Эверард, подобно гончей, возвращался назад, пытаясь отыскать след, всматривался вперед, понимая, что нужно не в засаде сидеть, а завершать охоту.
Здесь, где созвездие Медведицы нависло так низко, ночь пронзала холодом до костей. Днем горы скрывали горизонт, заслоняя его скалами, снегом, облаками. Мужчина, задыхаясь, брел по горному кряжу, чувствуя, как осыпаются под сапогами камни, и изнемогая от невозможности вздохнуть полной грудью. Горло его пересыхало все сильнее. Еще страшили пуля или кинжал, которые с наступлением темноты могли лишить его жизни на этой пустынной земле.
Капитан предстал перед Юрием Алексеевичем Гаршиным, подобно ангелу из рая, как его описывала бабушка. Случилось это на третий день после того, как он попал в засаду. Юрий шел на северо-восток, в основном вниз по склону, хотя ему казалось, что каждый шаг уводит его вверх, придавливая тяжестью земли. Где-то там находился лагерь. Спальный мешок дарил Гаршину минуты отдыха, но ужас снова и снова толкал его в путь, полный не менее страшного одиночества. Помня о скудности пайка в вещмешке, он слегка перекусил, и царапающее нутро чувство голода чуть притупилось. Но все равно становилось тяжелее и тяжелее. Воды, чтобы наполнить флягу, вокруг было предостаточно – источники и растопленный снег, – но не на чем было подогреть ее. Самовар в родительском доме казался полузабытой мечтой – колхоз, задорные песни над полями ржи, бесконечный ковер луговых цветов, по которому он гулял рука об руку с Еленой Борисовной. Здесь же скалы украшал только лишайник, колючие худосочные кустики цеплялись за камни, да торчали кое-где пучки бледной травы. Единственным звуком, помимо его шагов, дыхания и биения пульса, был ветер. Высоко в небе в потоке ветра парила неизвестная Гаршину громадная птица. Стервятник, ждущий его смерти? Нет, эти наверняка пируют над его товарищами…
На его пути вырос утес. Гаршин пошел в обход, размышляя, насколько отклонился от верного пути к своим. Неожиданно он увидел за скалой человека.
Враг! Гаршин схватился за калашников, перекинутый через плечо. Но тут же в мозгу мелькнуло: «Нет! Наш! Форма наша!» Его обдало теплой слепящей волной. Колени подогнулись.
Когда Юрий пришел в себя, незнакомец подошел ближе. Мужчина был в чистой аккуратной форме. В лучах горного солнца ослепительно сверкали офицерские знаки различия. На спине висели ранец и скатка спального мешка. Из оружия у него был только пистолет, но офицер шагал смело и бодро. Совершенно очевидно, что это не солдат правительственных войск Афганистана, одетый в форму, поставленную союзниками. Подтянутая крепкая фигура, светлокожее лицо, скуластое, но немного скошенное к вискам, карельские глаза.
«Похоже, он откуда-нибудь с Ладожского озера, – рассеянно подумал Гаршин. – А я тут тяну армейскую лямку, выжидая конца этой несчастной войны, чтобы вернуться домой. Если, конечно, выживу».
Дрожащей рукой он отдал честь.
Офицер остановился примерно в метре от него. Гаршин разглядывал капитанские звездочки.
– Как вы здесь оказались, рядовой?
Взор капитана пронзал, как ветер в пору заката. Тон тем не менее неприязненным не был, говор звучал по-московски, тот самый русский язык, который чаще всего приходилось слышать после призыва в армию, только сейчас на нем говорил более образованный человек.
– Р-р-разрешите, товарищ… – Неожиданное, беспомощное, заикающееся бормотание. – Рядовой Юрий Алексеевич Гаршин!